— Вот приближается неопознанный, но не летающий пока еще объект. Сейчас находится в запое. Вышла на разведку — че бы выпить. Обыкновенная деревенская ситуация, — говорит фермер и бывший председатель Прозоров в роли комментатора.

Село Перово. 400 километров от Москвы. До почты 15 километров, до магазина — 30, автолавка — два раза в неделю. Население — 40 человек. Двадцать лет назад было 180.

Главную и единственную улицу пересекает женская фигура. Переместившись под острым углом с одной обочины на другую, она на секунду замирает и, не дойдя ста метров до цели своего визита — тракториста Васи, ковыряющего какую-то деталь, выполняет команду «налево кругом».

— Чего это она?

— Боится, — усмехается Прозоров.

— Работает у вас?

— Просто боится!

У Прозорова работает вся деревня — и пьющая, и непьющая. Было время, пьяных доярок по утрам сам собирал и гнал на работу.

— А есть, кто не пьет?

— Вот Вася. Не пьет и все время работает.

— Это почему?

Вася поднимает глаза и отрешенно улыбается:

— Да потому что я тоже раньше пил. А потом мне это надоело. А вы зачем в нашу дыру заехали?

— Чтобы узнать, есть ли будущее у вашей деревни.

— Есть ли жизнь на Марсе?! В Тверской области — нет.

Село Перово — в самой неблагополучной части Молоковского района. А Молоковский район — самый бедный в Тверской области. Если бы у деревни был свой художник Верещагин, он вполне мог бы написать здесь «Апофеоз разрухи»: дома, расползшиеся по швам, не дома — вороха бревен; завалившиеся крыши, покосившиеся стены.

Прозоров ездит здесь каждый день — в Молоково, в Бежецк, Красный Холм. Послушать его — война прошла.

— В Бежецком районе, в селе Алексеевское, разбомбленный клуб прямо на дороге! Свиные сараи обстреливали из пулеметов, наверное! В деревне Филиппково остался один дом, остальные — шалаши. А в 80-х тут строили целыми улицами...

Если бы не Прозоров, в его деревне было бы то же самое. Восемь лет назад он хотел уехать — люди не пустили. Объезжая свои владения, он говорит язвительно, зло. Злость лучше, чем слабость. Лучше сжать кулаки, чем руки опустить. В прошлом году он взял в кредит три миллиона рублей, поставил на ферме молокопровод и холодильную установку. Заложил расходы в стоимость молока — десять рублей. Но закупочная цена упала вдвое, и он резал своих коров — к каждому взносу за кредит.

В конторе ждут гости — приехал глава района.

— Я с нового года задолжал банку миллион. Чтобы завтра заплатить, не хватает двух тысяч рублей. У вас нет? — куражится Прозоров: угадал, что разговор пойдет о деньгах.

— Мы сейчас спонсоров ищем, — мучительно выдавливает из себя глава района. — 105 лет Молоковской школе, годовщина Победы…

«Через десять лет здесь ничего не будет»

Томский крестьяновед Сергей Толстов задал задачку московскому крестьяноведу Александру Никулину:

— В 1959 году в Томской области был максимум сельских поселений — 15,5 тысячи. Как ты думаешь, сколько осталось через 50 лет?

— Ну, тысячи две-три, — говорит Никулин.

Не угадал. Пятьсот восемьдесят.

Никулин возглавляет Центр крестьяноведения и аграрных реформ Высшей школы социальных и экономических наук, которой руководит мировая знаменитость профессор Теодор Шанин. Приехав в Россию в 1990-м, Шанин ринулся изучать деревню. В свою команду он брал экономистов, географов, философов. Набралось человек тридцать. Их поделили по двое и отправили в глубинку. За три года каждая группа освоила по три деревни. Так сельскую Россию еще никто не изучал.

— Пятьсот восемьдесят! — не может успокоиться Никулин. — Сокращение в 30 раз! И такие темпы по всему Нечерноземью, от Ленинграда до Владивостока.

— Так каков прогноз?

— Прогноз… Пока сбывается прогноз Нефедовой.

Татьяна Нефедова наблюдает за процессом с другой точки зрения — географической. Она составляет карты для географических атласов. На этих картах видно: больше всего людей вокруг городов, чем дальше, тем безлюднее. Страна превращается в сеть архипелагов — вот такой прогноз.

— В 1959 году уже был отток из сельской местности, — говорит Нефедова. — Шла урбанизация. Зона огромных потерь тянется от Калужской области к Смоленской, Брянской и дальше на север через Тверскую — Ярославская, Костромская. На востоке тоже низкая плотность, но там приезжие — молодые, активные. А эта зона испытала большую деградацию самой сельской среды, потому что более полувека молодые и активные люди отсюда уезжали.

Есть мнение, что если человек не работает год, с ним что-то происходит — он уже не способен к активному труду. Получается парадокс. С одной стороны, у людей нет работы. С другой — доярку или тракториста днем с огнем не сыщешь: доярка уже не хочет быть дояркой, а тракторист — трактористом.

В таких местах больше не валяют валенки, не ткут половики, не режут по дереву. Люди забыли, чем можно заняться в деревне, и просто смотрят телевизор.

Кооператор

Светлана Максимова мчится на встречу с фермерами Молоковского района. Агитировать за кооперативы. У нее ярко-рыжие волосы, макияж, маникюр, абрикосовая юбка до колен и полосатая футболка в тон.

Она встречалась с Путиным и Медведевым, с министрами сельского хозяйства Финляндии и США, а в кабинет к губернатору ходит как к себе домой. Мало того что она — глава Союза фермеров Тверской области, она еще и сама фермер. Дочь Максимовой недавно вышла замуж. Хотели уехать в Питер, но вместо этого восстанавливают брошенную ферму.

— Это я их обработала! — гордится Максимова.

— Ты их обрекла! — злится муж.

Но Максимова уверена, что все наоборот.

— Может, и сын займется переработкой… — она любовно поглядывает на сына за рулем.

Тот ломает красивые брови. Для него это — барщина.

Когда Максимовы построили свою первую ферму, она за одну ночь сгорела. Подожгли местные. Тогда фермеры переехали в вагончик у самого леса и жили там два года, чтобы заново отстроиться. Дима начал работать с одиннадцати лет.

— Когда я была в Америке, я говорила с министром сельского хозяйства штата Айова. Я его спросила: почему вы не кредитуете крупные хозяйства, а поддерживаете мелкие? Он сказал: это экологически чистое производство и сохранение территории — где фермер живет, там живет и округа.

— Разве один фермер может все село спасти?

— Да!

Ее муж несколько раз в неделю возит хлеб в соседнюю деревню. Из постоянных жителей там остались двое стариков да одна сумасшедшая. Если бы не Виктор, хлеб они бы видели только по праздникам.

Центр Молоковского района похож на расползшийся хутор — крыши одноэтажных домов громоздятся одна на другой.

— Никто не хочет быть руководителем кооператива, не можем уговорить, — с порога сообщает руководитель сельхозуправления Светлана Юрьевна.

— Почему? — удивляется Максимова.

— Боятся, что не будет сбыта. Район маленький, соседние — бедные, разве что Бежецк, но там свой рынок. До Твери 200 километров.

— Они не знают, что такое кооператив! В Германии сто лет назад объединились тысяча человек, поставили молокозавод, делают йогурты, сыр, продают в магазине — наценка один процент. Торговые сети в драку за эту продукцию! Тысяча человек в конце года соберутся, подсчитают прибыль — и получают по 70 тысяч евро!

Прикидываю в уме: для такой прибыли завод должен в год штамповать йогуртов на семь миллиардов евро. То ли Светлана слегка привирает, рекламируя кооперативы, то ли немецкие фермеры не довольствуются одним процентом наценки. Но Максимовой уже не до немцев. В старом советском кабинете главы района сидят 15 человек — активные люди, которые не верят в коллективизм. Они работают на себя.

— Если мы объединимся, мы — огромная политическая сила! — проповедует Максимова. — В Америке президенты смотрят в рот фермеру. Как мне сказала министр сельского хозяйства Финляндии, нет ни одного чиновника, который не ест с руки фермера! Фермеры — это сила. Их везде боятся.

— А вас боятся? — насмешливо спрашивает кто-то.

— Боятся! Говорят: у нее своя мафия. Сельскохозяйственная! Вы можете объединиться и построить рынок, — не унимается Максимова. — Или нанять менеджера, который будет искать сбыт. Сейчас ко мне обратилась организация «Ковчег», хотят закупать экологически чистые продукты. Но нужны объемы…

— Судя по названию, они уже к потопу готовятся — к 2012 году, — язвит Прозоров.

И тут прорываются жалобы.

— Отмежевание земельного пая стоит 25 тысяч. Пока мы деньги копим, москвичи скупят лучшие земли — и все!

— Стоит земля — и взять нельзя!

— Люди уже стреляться начали из-за этих кредитов!

— Субсидию выдали — 58 тысяч рублей, а налоговая процент требует, как с прибыли!

Но и Максимова не лезет за словом в карман: с налоговой разберемся; на землю подавайте заявки — область обещала выкупить и сдать в аренду на 49 лет; и вообще, везите товар ко мне, на ярмарку выходного дня.

— Ну что, будем районный союз фермеров создавать? — спрашивает она задорно, как на детском утреннике. И сама отвечает: — Будем!

— Поздравляю вас, Андрей Павлович, с новой должностью!

Глава Обросовского поселения, бывший председатель колхоза, бывший учитель химии и охотник, призадумавшись, чешет подбородок…

Машина мчится из Молокова обратно в Оршу. Вокруг еще бурые после зимы поля с островками снега, буро-зеленые елки, угрюмое небо и тонкая светлая полоска на горизонте — картина, по-своему передающая состояние дел в российской деревне.

Неуклюжий класс

— В России есть традиция очень мощного кооперативного движения, — говорит Теодор Шанин. — Где-то до 20-х годов прошлого века это было самое крупное кооперативное движение Европы, они учились у других и сами обучали — к ним приезжали посмотреть. Это передается из поколения в поколение. Но коллективизация уничтожила людей, которые были элитой кооперативного движения, то есть местными вожаками.

Написав книгу о русских крестьянах и революции, Теодор Шанин назвал ее The awkward class — «Неудобный класс». Точнее, неуклюжий. С тех пор его самого прозвали The Awkward Teodor. Прошло много лет, он шутит, что уже сто лет профессор. Кому же, как не ему, знать, есть ли будущее у российской деревни.

— Я думаю, этого нельзя восстановить… — продолжает он. — Вот почему советское сельское хозяйство сталкивалось с такими трудностями. Те селяне, которые лучше всего разбирались в местных особенностях, — это чаще всего люди, которых определили в кулаки. А когда их выдернули, не к кому стало идти советоваться… Ведь, когда приближалась весна, люди всегда советовались, что делать, и было почти всегда ясно, с кем: вот эти двое — крепкие хозяева, а тот — дурак.

— Получается, у российской деревни совсем нет шанса?

— Я довольно пессимистичен, но не на 100%. Россия — не одна страна, а стран так примерно сорок. И в этой разноцветности, разношерстности ее шанс. А вот если придет кто-то и предложит план сельскохозяйственного развития России, я предлагаю гнать его в шею — как шарлатана или дурака. Потому что в такой стране, как Россия, их должно быть сорок. Ну, или хотя бы двадцать пять!

Фермер

— Я хочу, чтобы тут было будущее! Я хочу сделать что-то хорошее, потому что я должен этой стране!

Широко расставленными австрийскими ногами Фриц Цехстнер утверждается на Тверской земле. Вокруг него гуляют коровы. Он разводит их необычным для здешних мест способом — круглый год под открытым небом. В полном соответствии с европейской практикой Animal welfare — «Благополучия животных» — телята рождаются прямо на поле площадью в два гектара и до глубокой осени живут там вместе с коровами. Они почти свободны. Они не стоят в мрачных фермах, прикованные цепью за шею. Правда, из них все равно потом получится мясо.

Но Цехстнер не защитник прав животных. Он — специалист по убою и разделке. А еще ветеринар, столяр, плотник, сантехник и агроном. Он дает работу деревне Михеево.

— Представьте, в Австрии едешь на машине, видишь крестьянина — чисто, он улыбается, и дальше еще чище, еще чище! — трясется он за рулем своего «мерседеса». — Здесь все разрушается, не видно покосов, все зарастает! Надо делать чистования!

Команды «чистования» и «пауза нету» знает вся ферма. Это означает «уборка» и «без перекура».

— Три года решается вопрос с электричеством для свинарника! В Австрии за тобой бургомистр бегать будет: «Фриц, спасибо, возьми еще вот этот свинарник!» И радоваться.

— Зачем же так мучиться здесь, если там так хорошо?

— Мне в Австрии уже некого учить! Россия — это большое поле!

У Фрица по-настоящему вздорный характер. Правда, он действительно умеет работать. В сочетании это дает гремучую смесь. У него большие планы, но есть проблема: ему не принадлежат здание фермы и земля. Купить их или взять в аренду почти невозможно.

— А кому принадлежит остаток колхозной земли? — спрашивает он у главы поселения.

— Физическим лицам, колхозникам.

— И кто из них еще жив?

— Неизвестно.

— Она может принадлежать району?

— Нет, пока не будет доказано, что этих людей нет.

— И как можно это доказать?

— Надо справки собирать.

— Но существует какой-то порядок?

— Порядок на сегодняшний день не разработан.

— Но это же невозможно! Если бы я был бургомистром, я бы положил этому конец! Есть закон: три года не пользуются — забирают земли!

— У нас этот закон не работает…

Фриц встает.

— Я хочу побороться за остаток земель колхоза «Ленинская искра»!

Андрей Павлович обещает помочь. Если вы подумали, что Андрей Павлович хотел помешать Фрицу, это не так. Для него важно, что у 30 человек в поселении есть работа. Поселковая администрация делит здание с детским садом. В прошлом году ей пришлось потесниться — прибавились пятеро детей. Все были очень рады. Но у нас действительно такие законы.

Фриц едет 30 километров по убитой дороге. В пути кипятится все больше и больше. Когда вылезает из машины, ругается всеми немецкими ругательствами сразу. Переводчик только что под козырек не берет: йа, йа, йа. Из окон районной администрации улыбаются женщины — цирк приехал.

— Где договор? — припирает фермер к стене мелкого чиновника.

— Нету.

— Месяц прошел! Это типичный человек-саботаж!

— Так желающих же много на эти земли. Не вы же одни.

— Ну да, — ехидничает переводчик, — мы видим: все занято, все обрабатывается!

— У нас только один раз отчуждалась земля, это заняло два года...

— Саботажен штрафбар! — ревет Фриц, как циркулярная пила.

Он думает, что в российском Уголовном кодексе есть статья за саботаж — препятствие экономическому развитию. Он думает, что это наказуемо. Он выучил много русских слов: «идиотический», «саботаж», «бандит».

И конечно, всегда остается на вооружении «майн готт».

Самый ужасный монстр

После революции на смену крестьянам пришли колхозники. Сменилась не просто форма — сменился класс.

— Степень бесхозяйственности была столь велика, что непонятно было, что заставляет людей держаться друг друга, — говорит Александр Никулин. Но однажды шанинские социологи сделали открытие: они поняли, зачем был нужен колхоз.

Никулин идет к доске и рисует мелом песочные часы:

— В одной половинке находится деревня, сельское сообщество, домохозяйства. А в другой — поля, фермы, сельхозтехника. Ну вот, утро, сельские жители пошли на колхозные поля…

Меловые точки через горлышко песочных часов бегут на вторую половину.

— Кто-то хорошо работает, кто-то дурака валяет, кто-то пьянствует. Они получают очень маленькую зарплату, в 90-х вообще ничего не получали. Но вот наступает вечер, и все идут домой. Доярка — с двумя банками молока, водитель автобуса — с канистрой бензина, скотник — с мешком комбикормов. А дальше они этим всем друг с другом обмениваются. У каждого есть свое маленькое хозяйство, и он заинтересован в том, чтобы потреблять ресурсы колхоза.

— А председатель не мешал им таким образом «потреблять ресурсы»?

— Если этот председатель строгий, жестокий и очень увлекается наведением порядка, на него начинают воздействовать: люди клевещут, угрожают, валяют дурака, ведут себя как бравые солдаты Швейки — дают понять, чтобы и им тоже дал жить.

— А если наоборот?

— Если он слабенький, добренький, они к черту все это разворуют. В 90-е годы, когда контроль исчез, ринулись разворовывать — колхоз обанкротился. А теперь с ужасом обнаружили: ба, а на что же мы будем поддерживать наши подсобные хозяйства? Но наиболее мудрым председателям удавалось сочетать интересы. Они находили легальные формы: можно было прийти и по льготной цене выписать корма, получить поросеночка. Это симбиоз.

— Это может быть будущим деревни?

— У нас часто спорят: как спасти Россию, на что делать ставку — на семейные хозяйства крестьян-фермеров или на аграрные индустриальные фабрики? Ответ такой: надо найти оптимальное сочетание крупного и мелкого. Колхоз стихийным образом пытался это сделать. Но наше Министерство сельского хозяйства, один из самых ужасных монстров, занимается тем, что перераспределяет ресурсы и поддерживает крупный агробизнес. С другими у него плохо получается.

Спасатель

— Вы можете смеяться, но я думаю, это будет проект Владимира Владимировича! Я хочу, чтобы он пошел с ним на выборы и победил!

Автор блицкрига — Глеб Тюрин, известный половине интернета как человек, который спасает деревни. У него есть план: создать агентство развития деревень и базу данных деревенских технологий. Правда, он уже потерпел одну неудачу — в Архангельске, где программу спасения деревень области отменил новый губернатор. Но Тюрин не сдается.

— Кто должен построить новую деревню? — вопрошает он и переносится на трибуну. — Развитие сельских территорий — это не развитие сельского хозяйства. Субъектом изменений должны стать люди!

Вокруг него вырастает большой актовый зал — новая школа, построенная в Усть-Кубинском районе Вологодской области. Вологодская администрация проводит конференцию по инновационному развитию деревень.

— Кто будет учиться в этой школе? — восклицает Тюрин, и вологодские чиновники недовольно шевелятся. — Административный ресурс не в состоянии дать толчок развитию территорий! Вы можете представить себе существо, у которого на 90% сердечная недостаточность? Тут нужна реанимация!

«Существо» — это муниципалитеты, а «сердечная недостаточность» — бюджетная игла. Но тут от картин ада Тюрин переходит к плану спасения.

— Переманить в деревню несколько человек в год! Родить несколько человек в деревне в год! И отвоевать несколько процентов местного рынка! Все!

Ему хлопают. Зал воодушевился.

Его план — изменить сознание людей. Заставить их поверить в себя. И когда они захотят что-то сделать, не дать погаснуть первой инициативе.

— Чтобы проект был успешным, он должен быть абсолютно невозможным! Деревня создает 30 рабочих мест, когда ей выделили 200 тысяч рублей. Строит водонапорную башню за 50 тысяч при стоимости в миллион. Дает десятки проектов, рентабельность которых выше, чем у транснациональных корпораций!

Все это про ТОС — территориальное общественное самоуправление. Но для того чтобы ТОС заработал, надо, чтобы люди доверяли друг другу. И хотели делать вместе одно общественно полезное дело. Нужно много маленьких бизнес-блицкригов.

— Кто это делал? — не успев осмотреться на новом месте, Тюрин уже тащит самодельное приспособление для переноски дров.

— Муж… — теряется хозяйка.

— В Москве бочка, чтобы принимать летом душ на даче, стоит 6000 рублей! — шокирует он.

— Офигеть! — удивляется хозяйка.

Это уже Архангельская область, разоренный колхоз, деревня, в которой почти одни старики. Работы нет. Но ее можно придумать.

— Если наладить производство этих штук, можно продавать в город. Если в деревне будет пять-шесть производств, туристы и сельское хозяйство — возникает местная экономика. И деревня будет жить!

Тюрин вел спецкурс на факультете психологии в Архангельске и набрал студентов в свое агентство. Студенты ездили по деревням. Их цель была заставить людей поверить в то, что у них есть будущее. Что каждый день они создают его своими руками.

— Они замкнуты и скукожены, — проповедует Тюрин. — Они умирают, из-за того что не имеют отношения к ресурсам. Им не хватает креатива. Но если этим людям создать сеть с теми, кто уехал в город, они станут информационной системой!

Проект закрылся пять лет назад. Студентки повыходили замуж и нарожали детей. Они больше не поедут в деревню. Теперь Тюрин ставит на тех, у кого дети выросли. Деревню спасет женщина. Мать, для которой главное — будущее ее детей.

— В городе ваших детей никто не ждет! Они станут бандитами и проститутками! — внушает он шести женщинам в селе Ошевенск Каргопольского района.

Женщины опускают глаза. Они терпеливо слушают его уже полчаса. На лицах сомнение, безразличие, протест. Потом говорят:

— Ты от нас-то че хочешь?

Эти женщины однажды собрались и отреставрировали двухэтажный дом купца Морозова. Сделали в нем сельский музей и комнаты для гостей. С лоскутными одеялами, кружевными подзорами, старинными зеркалами. В одной поселился дальнобойщик Федя. В другой живут туристы и паломники. Потом поехали в центр ремесел и выучились ткать половички. Потом нашли два ткацких станка. Половички раскупают. Но ему все мало.

— Зачем ты женщин обидел? — спрашиваем мы Тюрина, когда все расходятся.

— Я зародил в них конфликт!

Мост или печка?

Тюрин пытается возродить энтузиазм. Существующие законы для него — данность, он работает с тем, что есть. Но есть люди, которые задались вопросом: почему у нас такие законы? Например, закон о местном самоуправлении, по которому с 2003 года живут сельские поселения.

— В основе эффективного самоуправления лежит простая штука — возможность на местах формировать свой бюджет, — говорит Александр Никулин. — А закон установил такой порядок, при котором все доходы поселений забирают и перераспределяют. Но сверху не видно, что нужно конкретной деревне: строить мост или печку в библиотеке. У сельских поселений остаются крошечные ресурсы — и огромные полномочия. Они отвечают за все, но связаны по рукам и ногам.

— Денег у них нет, — Татьяна Нефедова подходит к теме со всей скрупулезностью. — Доход от имущества им полагается целиком. Это земля, но она не оформлена. Если межевание стоит 25 тысяч, то никакой сельский житель не способен его сделать. В результате оформлено только 15% земельных паев, а следовательно, и налогов нет. Дома стоят копейки. Остается 10% от доходов физических лиц. Но тем и так зарплату не платят или платят копейки — и от этого еще 10%. Это просто смешно.

Без местного самоуправления не будет кооперации. Без местного самоуправления нет коллективизма и общинности. Без кооперации и общинности у деревни нет будущего.

— Когда я только приехала сюда в 70-х, директор школы цитировал строчку из школьного сочинения: «Я очень люблю свою деревню и буду приезжать сюда в отпуск», — вспоминает учительница русского и литературы из Обросова Любовь Алексеевна.

Прошло 30 лет. Девочки на перемене повторяют эту мантру слово в слово.

Крестьяне

В разбавленном свете, проникающем сквозь двойное стекло маленького окна, она похожа на мученицу с христианских икон — бледное лицо, рассеянный взгляд, неестественный излом шеи, ребенок на коленях.

— Вам не жалко уезжать?

По лицу катятся прозрачные слезы.

— Я говорю: мам, помнишь, корова была! Помнишь, покосы были! И покосим, и порыбачим, и ухи наварим! В семь лет папа мне сделал маленькие грабельки… И я с этими грабельками работать ходила… Я бы отсюда никуда не уехала!

Она насильно, сквозь слезы улыбается. Архангельская область, село Валдеево. Нина и Вова Халтуринские переезжают в райцентр Коноша. Каких-то двадцать километров, а для людей трагедия. Старший сын осенью идет в первый класс, а школу закрыли. Через год младшему исполнится три. Можно брать материнский капитал. Его как раз хватит на маленькую неблагоустроенную квартирку. Когда они уедут, деревня потеряет треть своих молодых семей.

В Валдееве тоже был ТОС. Построили беседки вокруг родников, стали приезжать свадьбы из райцентра, оставляли по 500 рублей — деньги небольшие, но все-таки не с неба упали, люди сами их заработали. Поменяли линию электропередачи в поселке. Рабочие, которые приехали менять столбы, удивлялись: «Как вы этого добились?»

И тогда вся деревня почувствовала: что-то изменится. А потом все сошло на нет. Что случилось? Разобщили первые деньги? Или первая власть?

Теперь каждый сам по себе. Семья Жильцовых взялась за туристов. Отремонтировали комнату, купили «ватрушки», чтоб кататься с горы, построили новую баню — на выходные к ним приезжают люди. Глафира переметнулась в райцентр, массовиком-затейником к ветеранам и инвалидам. Библиотека и клуб, стоявшие в центре ТОСа, принимают гостей из райцентра, ведут их на экскурсию в «северную горницу» и варят кашу в печи — печку поставили на заработанные деньги, иначе и библиотека уже закрылась бы, и книжки пропали бы.

Но библиотекарь Вера уходит в глухую оборону, когда Глеб начинает говорить про то, что надо снова объединяться, работать вместе. Она терпит Глеба, как терпят бор стоматолога, пока он сверлит зуб. Но от слова «ТОС» ее бьет, будто через бор проходит разряд тока.

— Может быть, тогда уж назвать как-то по-другому? — прорывает ее. — Потому что этот ТОС никто уже слышать не может! Люди на это слово реагируют как на красную тряпку.

Конечно, ведь ТОС перессорил полдеревни. Перестали ездить волонтеры — и все распалось. Общинности как не бывало.

Северодвинский подводник и изобретатель Валерий Лобанов вышел на пенсию. В его домике-конуре в Валдееве все занято проводами, чертежами, электросхемами. В Северодвинске его называли современным Кулибиным. Его замыслам в родной деревне просторно, а энергии — тесно.

— Если бы мне сказали: проживешь сто лет или пять дней, но за это время знания свои передашь, — я бы выбрал пять дней. Звал мальчишек: приходите учиться — не идут…

Валдеевские мальчишки не планируют здесь свое будущее.

— Нам бы таких, как Глеб, человек пять, мы бы горы свернули! — говорит Лобанов.

— Во всей стране?

— В нашей деревне!

Его жена Валентина крутится у зеркала, примеряет красный сарафан, в нем она ходила встречать свадьбы у родника. Свадьбы сюда больше не ездят. Беседки раскурочили проезжие вандалы. Остались одни фотографии: счастливая Валентина, счастливая Вера, счастливая Нина Павловна — деревня, у которой есть будущее.

Фотография — субъективная штука.

Татьяна Нефедова: «Безнадежность упирается в отсутствие внутренней энергии»

Старший научный сотрудник Института географии РАН Татьяна Нефедова объяснила «РР», почему сельское хозяйство не нужно спасать поголовно во всех российских регионах и за счет чего выживать неперспективным деревням

— Основная моя позиция заключается в том, что сельское хозяйство у нас отрасль развивающаяся, перспективная, но только не всюду. Небольшая зона центрального Черноземья, до Волги, немножечко Заволжье и равнинный Северный Кавказ. Это 14% территории, где зернышко бросил — и оно само растет. Это все. А в советское время каждая область считала своим долгом иметь свое сельское хозяйство.

Но ведь были колхозы. Как же они выживали?

Зерно и молоко получались на периферии областей Нечерноземья совершенно золотыми. В Новгородской области председатель колхоза нам в то время говорила: мы подсчитали, что если вообще ничего не сеять, людям просто платить зарплату, а зерно покупать, то это будет намного выгоднее. Все держалось партийным контролем и на огромных дотациях. Потом система рухнула. Производство падало до 1998 года. А потом дефолт, доллар подскочил, и выяснилось, что выращивать свою продукцию выгоднее, чем гнать импорт. Это дало толчок развитию производства. И сейчас мы находимся на уровне 90% от того, что было в 1990 году. Но что при этом происходит? Падает поголовье скота и уменьшается посевная.

Тогда за счет чего растет производство?

За счет отдельных районов и даже небольших очагов. Лучшие предприятия у нас в Московской, Ленинградской областях, в Черноземье и республиках Поволжья. И точки, точки, точки — это пригороды. Казалось бы, какое отношение имеет корова к городу? А что мы видим? В пригороде Костромы надои 4,5 тысячи литров, а чем дальше от центра, тем меньше, до двух не дотягивают.

В чем же дело? Питание лучше?

Питание как раз гораздо лучше на периферии. Там луга заливные, брошенные поля. Паси, где хочешь... Некому пасти! Некому сено заготовить. Инвестиции не идут, предприятия дышат на ладан.

И вы считаете, это неплохо?

Людям, которые там живут, это, конечно, плохо. А в целом для России это, наверно, неплохо. Потому что производство концентрируется там, где есть ресурсы. Сельское хозяйство сдвинулось к югу, его стало больше там, где лучше природные условия и есть люди.

Но состояние сельского хозяйства и жизнь людей в деревнях — это разные вещи.

Там, где сельское хозяйство в упадке, произошла деградация самой сельской среды — и социальной, и экономической. Люди уже не хотят работать каждый день, да еще за гроши. Лучше набрать грибов, ягод и продать у дороги. Подработать у дачников. Есть хозяйства, которые еще могли бы держать скот, выращивать овощи, но куда девать продукцию? Вот здесь должно работать государство или муниципалитеты. Нужна сеть оптовых рынков, чтобы человек всегда знал: я привез и по нормальным ценам сдал. Каждый человек должен иметь один-два рынка в доступности, хотя бы в райцентре. А дальше эта сеть должна организовываться в единый региональный рынок. Должен быть толчок, какие-то кредиты нужно дать, чтобы эта инфраструктура создавалась. А на своих 20 сотках люди могут чудеса творить.

Дачники тоже плюс?

Огромный. Они спасают дома. Они сохраняют целые деревни. Они дают работу местным жителям. Люди знают: приедут дачники, будут покупать молоко, творог — значит, надо держать коров. Дачники тоже не могут без местных жителей. Когда в деревне никого не остается, начинается мародерство.

Значит, не так все безнадежно?

Безнадежность упирается только в отсутствие у людей внутренней энергии. Эту энергию и пытается возродить Глеб Тюрин, но получается не всегда. Если находятся один-два энтузиаста в деревне — просто идеально. Но когда нет этой внутренней энергии в деревне, извне не вольешь.

Тюрин говорит, что через десять лет деревня умрет и придут китайцы…

Не-е-ет. Костромской пригород не умрет, там и предприятия останутся, несмотря на коттеджи. Ярославский, Смоленский — пригород любого города сохранится и будет развиваться. На юге очень быстро идет развитие. А что будет с такими районами Нечерноземья, в которых вы были? Ну что, там будут дачники…

Чем занято сельское население

Исследователи Института географии РАН выделяют пять типов регионов по потенциалу и направлениям самозанятости жителей села (то есть чем люди могут прокормить себя, да еще и заработать).

Пригородный тип

Источники дохода/сфера приложения сил город — крупные агрохолдинги — дачники

Краткая характеристика Типичен для Московской и Ленинградской областей. Сельское население очень активно. Значительная его часть работает в городах, на крупных предприятиях (в том числе агропромышленных) и в фермерских хозяйствах. Жители деревень здесь, как правило, не имеют крупных личных хозяйств, в которых производили бы что-то на продажу, а предпочитают работать в сфере обслуживания, у дачников и т. п.

Регионы с высоким потенциалом самозанятости

Источники дохода/сфера приложения сил крупное подсобное хозяйство — животноводство — садоводство — туризм

Краткая характеристика В этих регионах много жителей и хорошие условия для развития сельского хозяйства. Людям обычно не составляет труда найти работу в агропромышленных холдингах и одновременно иметь большое личное хозяйство — его специализация зависит от природных условий.

В южных районах равнинного Северного Кавказа в личных хозяйствах держат, как правило, много свиней и птицы, погода позволяет на небольших участках выращивать овощи и фрукты не только для себя, но и на продажу. Перспективы расширения самозанятости — создание кооперативов по переработке сельхозпродукции, расширение слабо развитой сферы услуг.

В республиках Северного Кавказа и отчасти в Астраханской области в личных хозяйствах много крупного рогатого скота и овец. В рекреационно привлекательных местах дополнительным источником заработка может быть развитие туризма.

В Южном и Среднем Поволжье и на Южном Урале личные хозяйства специализируются на животноводстве. Перспективным может быть расширение аренды населением заброшенных колхозных полей для производства овощей (сейчас этим занимаются гастарбайтеры из Средней Азии) и развитие переработки сельскохозяйственной продукции.

Регионы со средним потенциалом самозанятости

Источники дохода/сфера приложения сил мелкое подсобное хозяйство — ресурсы леса — дачники

Краткая характеристика В основном это регионы, испытывающие сильную депопуляцию. Чем быстрее уменьшается население, тем быстрее сжимаются освоенные пространства. Очаги активности сохраняются лишь в отдельных, исторически специализированных сельхозрайонах (например, район традиционного выращивания лука вокруг озера Неро в Ярославской области, очаги ремесленных промыслов и т. п.). Вокруг Московской области новый импульс развитию территорий и занятий местного населения дают дачники. В небольших подсобных хозяйствах люди в основном выращивают овощи, фрукты, занимаются разведением свиней и птицы. На Урале и в восточных регионах эксплуатируют лесные ресурсы.

Регионы с сильным упадком самозанятости

Источники дохода/сфера приложения сил ресурсы леса — дачники

Краткая характеристика Наиболее проблемные регионы с очень сильной депопуляцией села, свертыванием личных хозяйств, уменьшением поголовья скота и небольшим числом домохозяйств (10–20%), занимающихся использованием лесных ресурсов. Убыточные сельхозпредприятия не могут обеспечить людей нормальной работой, а отток населения ведет к деградации социальной инфраструктуры: закрытию школ, больниц и т. д. Сохранение некоторых удаленных деревень возможно благодаря дачникам, покупающим деревенские дома. Дополнительная занятость сельского населения может быть связана с организацией сбора даров леса, восстановлением в отдельных очагах традиционных ремесел, улучшением инфраструктуры в деревнях.

Регионы традиционного хозяйства малочисленных народностей

Источники дохода/сфера приложения сил оленеводство — охота — рыболовство

Краткая характеристика Регионы с оленеводческими хозяйствами местного населения. После коллапса государственных оленеводческих хозяйств самозанятость стала основой выживания людей. Помимо оленеводства основным занятием местного населения являются охота и рыболовство.

См. также:

Новое село. От редакции